Сергей Дигол - Практикант[СИ]
— Вот бездельники, при мне так не халтурили!
Неужели и меня ожидают приступы подобного дешевого самолюбования, думаю я и понимаю, что существенно опережаю события. Куда более актуальная задача — как–то высидеть хотя бы день в офисе, где в этот августовский день (на улице хотя и не июльский зной, но все равно под тридцать) жара никак не располагает к тому, что мне так желательно продемонстрировать с самого начала — умение быстро и безошибочно соображать.
Через пару часов, испытав несколько приступов потливости, я свыкаюсь с офисной духотой — скорее психологически, смирившись с тем, что по–другому в комнате площадью хотя и примерно в два раза превосходящей музейную конуру в издательстве Казаку, но в которой не трое, а семеро сотрудников, быть и не может. Точно могу сказать одно: я бы возненавидел человека, сказавшего, что в новом офисе, в котором летом не спрятаться от жары, к чему все же привыкаешь, а вот к чему невозможно привыкнуть, так это к зимнему холоду, даже при молдавской пародии на зиму, что в этом офисе, где кондиционеры системы «зима–лето» появятся лишь два года спустя, я проработаю добрых пять лет.
А вот за что я не стал бы ручаться через полгода после того, как занял место Наташи за компьютером дизайнера, как раз в разгар убийственной в условиях офиса зимы, так это за состояние своей темы, утвержденной, как ни крути, к разработке научным советом института истории. Я даже ни разу не звоню в институт, чтобы выяснить, не вышибли ли меня специальным решением экстренно созванного научного совета с формулировкой вроде «за планомерный саботаж, приведший к срыву работы над научной темой государственного значения». Теперь, когда моя стартовая зарплата на «Капсулайне» — так называется наш завод по производству колпачков, — составляет полторы тысячи леев в месяц, я вспоминаю шестьсот леев Драгомира как неудачную шутку пожилого и не очень умного человека.
— Наташа сказала, что вы подойдете, — говорит Андрей Витальевич и делает предложение, от которого мне отказываться не просто глупо, но и смертельно. — Полторы тысячи леев в месяц, — говорит он и, наконец, фокусирует на мне свой бегающий взгляд.
Андрей Витальевич — владелец и директор «Капсулайна», и перед тем, как я, делая вид, что задумался, молчу в ответ, он лишь разводит руками.
— А больше мы дизайнерам и не платим, — говорит он, — во всяком случае, для начала.
У него красноватое, покрытое сеточкой сосудов лицо, глядя на которое, я чувствую, как во мне подает голос отец, и я не успеваю облегченно вздохнуть — все–таки на полторы тысячи можно прожить, — как вижу картину, словно какой–нибудь мнящий себя пророком сумасшедший: длинная процессия за гробом внезапно скончавшегося (да–да, инсульт!) Андрея Витальевича и себя, молча краснеющего за без стеснения сплетничающих вокруг коллег. Не лучшие мысли для собеседования с будущим начальником.
Его слова о Наташиной рекомендации совершенно не свидетельствуют об авторитете дизайнера как штатной единицы — мне, конечно, не стоит развешивать уши. Все дело в том, что кроме дизайнера, никто мои работы, которые я в качестве доказательства собственной компетенции, прислал вместе с автобиографией по электронной почте, здесь больше некому оценить. Да и Наташа, скорее, просто уцепилась за мое письмо как за возможность уйти самой, я даже не уверен, что она смогла бы повторить мой сельскохозяйственный шедевр — ассорти замороженных овощей.
Упаковку, заказ на дизайн которой я получил благодаря отцу.
Хотя, казалось бы, что может быть проще? Три стручка зеленого гороха, с десяток круглешков темно–оранжевой моркови, россыпь золотых бусинок кукурузы — все это я скомбинировал, руководствуясь главным принципом работы дизайнера — методом тыка. Тем не менее, упаковка замороженных овощей выглядит очень даже ничего, я даже решил, что обладаю врожденным чувством пропорций и комбинации цветов.
— Пришлось потрудиться, — сказал отец, имея в виду конечно же себя.
Когда он рассказывал, как выбил заказ на дизайн упаковки, мне стало не по себе: я так и видел, как он, ничего не решающий мелкий чиновник из министерства сельского хозяйства унижается перед каким–то выбившимся в директора быдлом. Который ни во что отца не ставит, ведь лицензий тот не выдает и в ревизионной комиссии не состоит. Все тридцать лет, что отец работает в министерстве, он занят одним и тем же: составляет чужие планы, принимает и сортирует сводки с мест, заполняет графики, схемы и таблицы, по которым сам же пишет доклады для министра, который те без зазрения совести выдает за свои.
За последние десять лет, с тех пор как отцовское министерство из ведомства союзного подчинения превратилось в организацию государственного масштаба, а укроп, по выживаемости в молдавском черноземе успешно соперничающий с самыми агрессивными сорняками, стали завозить из Турции, на папином месте работы мало что изменилось. Во всяком случае, отец занимает тот же кабинет на седьмом этаже, коридоры все так же полны нахмуренными упитанными мужчинами в костюмах и потому никому и в голову не придет выставить на продажу министерскую высотку в восемнадцать или сколько там этажей. Единственная разница — теперь отец сводит в таблицы и диаграммы данные о продукции не с молдавских полей и ферм, а статистику экспорта турецких помидор и капусты, бразильских окорочков, испанских яблок и украинского сыра.
— Представляете, так и сказал? — не выдержал как–то отец, и мы с мамой притихли — как всегда в редкие минуты его многословия.
Кипятился отец по поводу разговора, случайным свидетелем которого он стал в министерстве. Какой–то фермер, из тех, кого успех сторониться как прокаженного, упрашивал заместителя министра помочь с организацией куриной фермы.
— Попрошу больше не являться в неприемные часы, — пробасил отец, видимо, копируя голос чиновника и добавил, что фермер был отшит с нескрываемым раздражением: за несколько дней до неприятной для него аудиенции замминистра подписал контракт на поставку десятков тонн американской курятины.
Я хорошо запомнил тот эпизод — это было редкое пробуждение отца перед длительной спячкой, из которой он снова вышел лишь с отъездом матери. А еще я понял, почему в растущих — гораздо быстрее, чем окружающие их дубы и сосны — особняках в когда–то лесных уголках посреди города, селятся совершенно посторонние люди. Должно быть, решил я, потому что я, если и пожалел о чем–то после рассказа отца, так это о том, что не он, а другой, не имеющий родственных с нами связей человек занимает пост заместителя министра. Иначе, прикинул я, закончив рисовать макет овощной упаковки, число моих заказов на дизайн овощных упаковок измерялось бы десятками, а мой двухсотдолларовый гонорар можно было бы по меньшей мере удвоить, хотя и на эти деньги я протянул три месяца. От так и не состоявшихся шестисот леев Драгомира до полутора тысяч «Капсулайна».
В эти три месяца я много читал, правда, разнообразием литература не отличалась. По вторникам и четвергам я покупал газету «Маклер» ради одной–единственной рубрики — объявлений о текущих рабочих вакансиях. После щедрого подарка — заказа на овощной дизайн, папа снова пропал и даже не звонил, а о том, что мне, возможно, нужны деньги, он, как и всякий пылкий влюбленный, похоже, не задумывался. Все мои родственники словно сговорились, хотя подозревать в заговоре маму и брата с одной стороны и отца с другой теперь, когда они не общались даже по телефону, было бы верхом маниакальной подозрительности. Скорее всего, у брата, одарившего меня племянницей, финансовое положение приблизилось к моему, и денежные переводы из Сибири, которые могли бы стать для меня не роскошью, а средством передвижения на собственных ногах (без них мне грозили голодные обмороки), закончились так же внезапно, как и начались. Успокаивал я себя тем, что папа не занимает у меня деньги и вообще не является домой — чтобы, к примеру утащить телевизор с целью продажи. Унес он лишь старый чемодан, загрузив его собственной одеждой.
Я рассчитал, что на двести долларов проживу четыре месяца, при условии, что не придется оплачивать коммунальные услуги. Я так и сделал — перестал платить за квартиру. Но денег хватило лишь на три месяца.
И все равно я был благодарен отцу — двести долларов дали мне столь необходимую паузу. Пока я не наткнулся на объявление «Капсулайна» в «Маклере». С самой, что ни на есть, работой по моей специальности.
Ну да, по моей. Ведь я, черт возьми, дизайнер!
9
Черт возьми, точно — дизайнер!
Я приближаю документ к глазам, потом отдаляю, словно на приеме у придирчивого окулиста. Вчитываюсь в каждую букву и снова складываю их в слово, чтобы прочесть по слогам, но надпись все равно не исчезает.
Ди–зай–нер.
